Они идут очень быстро. Икарий неутомим. Только задавай направление. А Таралек, со всей своей ловкостью и терпеливостью, уже вымотался. "Я не Трелль, и это не просто прогулка. Уже нет. Для Икария — никогда больше".

Кажется, и для Таралека Виида.

Он поднял голову, когда услышал шелест, и увидел спускавшегося Джага.

— Дикари, о которых ты рассказал, — сразу начал тот. — Почему они захотят напасть на нас?

— Их богами забытый лес полон святых мест.

— Нам следует просто избегать их…

— Святилища трудно увидеть. То линия камней на земле, почти скрытая мхами и лишайниками. То кварцитовая жила, покрытая каплями крови. Или это будет каменоломня — всего лишь расселина в скале, из которой огнем и ледяной водой откалывают длинные камни. А может, медвежья тропа, протоптанная многими поколениями зверей. Все тут "священно". Разум дикаря не поймешь.

— Кажется, ты много знаешь. Но ты не рассказывал, что бывал здесь прежде.

— Я много слышал о них, Икарий.

Взор Джага вдруг отвердел: — И кто же так заботливо информировал тебя, Таралек Виид из племени Граль?

— Я странствовал далеко, друг мой. Я помню тысячи сказаний…

— Тебя подготовили. Ко мне.

Таралеку легко удалось изобразить подходящую теме тихую улыбку: — Многие странствия мы делили с тобой. Хотел бы я подарить тебе память о проведенном вдвоем времени…

— Хорошо было бы, — согласился усевшийся у огня Икарий.

— Конечно, — продолжил Таралек, — там было бы много темного, много мрачных и отвратительных деяний. Слишком тяжело, чтобы счесть это даром. Отсутствие памяти, Икарий — и проклятие, и благословение. Ты же сам понимаешь?

— В беспамятстве нет благословения, — покачал головой Джаг. — Все, мною свершенное, не может найти оценки, занять подобающее место. Отложиться в душе. И потому я остаюсь неизменным, наивным…

— Невинным…

— Не невинным. В незнании нет оправдания, Таралек Виид.

"Ты назвал меня по именам, не "другом". Недоверие уже отравило тебя?" — Это моя задача — каждый раз возвращать тебе потерянное. Увы, это трудно, это стало тяжким бременем. Моя слабость… причина ее — в желании избавить тебя от самых гнусных воспоминаний. В моем сердце слишком много жалости, и в поисках облегчения я всего лишь сильнее тебя раню. — Он сплюнул на ладони и намазал зачесанные назад волосы. Простер руки к пламени костра. — Ну ладно, друг мой. Однажды, очень давно, тебя увлекло желание освободить отца, которого захватил Дом Азата. Неудача породила силу необычайно гибельную и мощную — твою ярость. Ты расшатал раненый садок, ты уничтожил Азат, выпустив в мир орду демонов, искавших лишь тирании и господства. Некоторых ты сразил, но многим удалось убежать от твоего гнева, рассеиваясь по миру, словно ядовитые семена.

Самое горькое и смешное в том, что отец твой не искал освобождения. Он добровольно выбрал роль Хранителя Азата, и, верно, пребывает в ней по сей день.

После причиненного тобой разрушения культ, с начала времен посвященный Азату, решил создать собственных хранителей. Избранных воинов, что станут сопровождать тебя, куда бы ты ни шел — ибо ярость и распад садка стерли все твои воспоминания о прошлом — и ты, как кажется, был обречен вечно искать истину о прошлом. Снова и снова впадать в гнев, начиная разрушение.

Так культ Безымянных решил отыскивать тебе спутников. Например, меня. Да, друг мой, были и другие, задолго до моего рождения, и каждого напитывали магией, замедляющей старение, защищающей от всех болезней и ядов — до тех пор, пока хранитель истово выполняет свой долг. Наш долг — руководить твоим гневом, направляя его на морально безупречные дела, а прежде всего — быть твоими друзьями. Да, эта задача снова и снова оказывалась самой простой и воистину самой соблазнительной — ведь так легко найти в себе глубокую и преданную любовь к тебе. Ты добр, ты верен нам, в тебе таится нерушимая честь.

Уверяю, Икарий, что твое чувство справедливости сурово, но всегда и везде сопряжено с глубочайшей честностью. Сейчас нас ждет враг. Враг, которому лишь ты сможешь противостоять на равных. Вот почему мы странствуем, и вот почему всех, кто нам противостоит, нужно сбрасывать с пути — по каким бы причинам они не вставали на пути. Во имя высшего блага. — Теперь он снова позволил себе улыбнуться, но на этот раз с легким намеком на кипящее, но сдерживаемое беспокойство. — Ты гадаешь, достойны ли Безымянные такой ответственной роли? Способны ли их моральные качества и чувство чести сравняться с твоими? Ответ — в неизбежности, и прежде всего — в данном тобою примере. Ты ведешь Безымянных, друг мой, ведешь каждым деянием своим. Если они не исполнят клятв, то потому, что ты не исполнил своей задачи.

Довольный, что в точности вспомнил заданную ему речь, Виид смотрел на освещенного пламенем, вставшего пред ним воителя. Икарий спрятал лицо в ладонях, будто ребенок, верящий — невидимое не существует.

Икарий плачет, наконец понял он.

"Хорошо. Даже он. Даже он будет питаться собственными страданиями, превращая их в соблазнительный нектар, в сладкий опий самоуничижения и боли.

Так пропадают сомнение и недоверие.

Ибо от них нельзя ждать утешения".

Брызнул холодный дождь, вдалеке пробурчал гром. Скоро их накроет буря. — Я хорошо отдохнул, — начал вставать Таралек. — Нас ожидает далекий переход…

— Не нужно, — сказал Икарий, не открывая лица.

— Что ты…

— Море. Оно полно ладей.

Всадник появился с холмов вскоре после нападения. Баратол Мекхар — его толстые, покрытые шрамами и пятнами руки обагрены кровью — встал над телом внимательно осмотренного им мертвого демона. Воин был в доспехах и шлеме. Он высоко поднял секиру.

Со дня визита Т'лан Имассов прошли месяцы — он думал, что они давно ушли, ушли даже до того, как сошел с ума старый Кулат. Он не мог вообразить — да и кто бы мог? — что все это время устрашающие немертвые твари таились рядом с ними.

Они вырезали группу странников. Засада была так ловко устроена, что Баратол даже не сразу понял, что происходит. Потом было уже поздно. Джелим и Филиад вдруг ворвались в кузницу, вопя об убийствах прямо у деревни. Он подхватил оружие и поспешил за ними на западную дорогу — лишь чтобы понять, что враги выполнили свой план и скрылись. Вдоль тракта валялись умирающие кони, неподвижные тела лежали, как будто упали с неба.

Послав Филиада за старухой Нуллис, кое-как умевшей исцелять, Баратол вернулся в кузню и надел кольчугу, шлем — что заняло немало времени. Т'лан Имассы, подозревал он, действуют тщательно. "У нас еще хватит времени, чтобы убедиться: все жертвы уничтожены". Увы, старая Нуллис не сможет помочь несчастным.

Однако вернувшись за дорогу, он обнаружил, что дряхлая семкийка выкрикивает приказы Филиаду. Она склонилась над телом мужчины. Ускорившему шаг Баратолу показалось, что старуха влезает руками прямо в его тело. Руки двигались, как будто целительница месила тесто. Но глаза ее не отрывались от лежавшей рядом женщины. Та стонала, дергая ногами, прочерчивая борозды в пыли. Вокруг ее тела растеклась лужа крови.

Нуллис заметила его, подозвала. Баратол увидел, что у мужчины выпущены кишки. Старуха запихивала их обратно. — Ради милостей Худа, женщина, — прорычал он, — оставь его. С ним покончено. Ты набиваешь грязь в полость живота…

— Кипяток на подходе, — отрезала она. — Я хочу промыть. — Потом она кивнула в сторону молодой женщины: — У этой рана на плече. И еще она рожает.

— Рожает! О боги. Слушай, Нуллис, кипяток не поможет — или ты решила сделать суп из его печени?

— Иди к дурацкой наковальне, безголовая обезьяна! Это чистая рана — я видела, как кабаны рвут плоть клыками, там было гораздо хуже…

— Может, вначале она была чистая…

— Я сказала, что промою! Мы же не понесем его с кишками, волочащимися по земле?

Баратол смущенно озирался. Ему хотелось кого-нибудь убить. Весьма понятное желание… но он понимал — убивать некого, и это здорово портило настроение. Кузнец пошел к третьему телу. Старый мужчина, в татуировках, безрукий. Т'лан Имассы изрубили его почти что в куски. "Ясно. Он был целью. Прочие стояли на пути. Им было все равно, мертвы они или еще живы". А вот этот бедняга так мертв, как только возможно.