— Согласна. — Тавора глянула на Кенеба. — Именно эти солдаты в самом начале переделали то, что все сочли ужасным знамением, в знак силы. Никто из нас этого сразу не понял, но именно на первом параде в Арене родились Охотники за Костями.

Все уставились на нее. Тавора недоуменно подняла брови.

Кенеб прокашлялся. — Адъюнкт, Охотники могли родиться в тот день в Арене, но первый вздох они сделали вчера.

— То есть?

— Мы тут гадали, — сказал ей Калам, — откуда это украшение. То знамя, что вы собственноручно передали капитану Сорт и колдунье Синн.

— Ах, это. Не могу приписать инициативу себе. Рисунок знака принадлежит руке Т'амбер. Насколько я знаю, в ее семье были златокузнецы, она сама в юности провела в ученичестве несколько лет. На мой взгляд, церемония поднятия знамени — только подтверждение того, что уже существует.

— Адъюнкт, — возразил Кенеб, — им было нужно ваше одобрение. Чтобы все стало реальным. Не хочу вас рассердить… но прежде вы были адъюнктом. Вы принадлежали Лейсин. Были ее собственностью.

Лицо командира сразу стало холодным и сердитым. — А теперь? Говорите, Кулак.

Но ответил ей Калам: — Теперь вы принадлежите Четырнадцатой.

— Вы наша, — сказал Кенеб.

Дальше говорить в таком ключе было нельзя, и все это понимали. Все ясно. Да, момент полной ясности. Но на лице Таворы появилось выражение растущего… неудовольствия. И страха.

Вначале эти эмоции показались им неуместными. Если только…

"Если только она не может ответить нам столь же искренней преданностью".

И тогда родилось сомнение — будто змейки вылезли из яиц, вонзая тонкие, ядовитые зубы в присутствующих. Все они прочитали истину на ее лице.

"Откровение. На лице женщины со сверхчеловеческой выдержкой…"

Ящерица дернулась, возвращаясь к жизни, взлетела с насеста, кувыркнулась в воздухе и пронеслась над берегом, приземлившись под боком сломанного штормом большого дерева; там животное застыло, широко расставив лапы и тяжело дыша. Разочарованный и испуганный Бутыл тихо ткнул пальцем в лоб ризаны, облегчая ей освобождение жизненной искры. Животное мигом исчезло, трепеща крыльями и мотая хвостом.

Сегодня, пять дней спустя, Бутыл находился на палубе "Силанды", прячась между носовой надстройкой и грудой отрубленных голов, которые Буян звал "мое мозговое сокровище". Да, забавно… однако Бутыл понимал, что глаза немертвых пронизывают ветхий брезент, смотрят на него. Ожидают. "Чего? Проклятие, я не могу вам помочь. Бедные дурачки. Вам придется смотреть и дальше!"

У него много других забот. Так много, что, честное слово, он не знает с чего начать.

Он видел знамя с эмблемой, которое Адъюнкт вручила Фаредан Сорт на том собрании, что сошло за военный трибунал. И немой девице Синн. Бутыл знал, что она на самом деле не немая. Просто она мало с кем говорит, кроме брата Шипа. Эмблема… на серебряном поле городская стена в рубиновом пламени; под городом холм из золотых черепов. Похожесть на знак Сжигателей Мостов не была случайной. "Просто гениально. Т'амбер гениальная женщина".

К концу того же дня стальные иголки и шелковые нитки засновали в грубых пальцах, более или менее умелых; солдатские плащи обрели новый знак Четырнадцатой Армии. Конечно, остались и костяшки пальцев, как и птичьи косточки и просверленные зубы.

Пока все лучше, чем могло бы быть. Первые дни Бутыл и его друзья ощущали всеобщее внимание. Это нервировало; он все пытался понять, что таится за жадными взглядами. "Ну да, мы живые. Неправдоподобно, да, но тем не менее верно. И что вы в нас видите?"

Воспоминания о времени под руинами города всплывали в каждой паузе между словами. Они подпитывали ночные кошмары выживших — Бутыл уже привык просыпаться от сдавленного вопля кого-то из солдат его взвода — Улыбы, Каракатицы или Корабба Бхилана Зену'аласа. Воплю непременно вторили крики со стороны соседних взводов.

В их отсутствие сослуживцы, согласно обычаю, вскрыли вещмешки и поделили оставшиеся вещи и оружие. В первый день возвращения солдаты понесли всё это обратно. На закате каждый выживший имел больше, чем до начала похода — и мог лишь в изумлении взирать на кучу брелоков, пряжек, застежек и амулетов, заштопанных плащей, почищенных ватников, починенных портупей и ремней. И кинжалов. Кучи кинжалов, самого личного и изящного из видов оружия. "Последний довод бойца. Инструмент, позволяющий забрать собственную жизнь во избежание куда худшей участи. И какой смысл из этого извлечь?"

Неподалеку Корик и Тарр скрючились над игральными костями (Тарр нашел их среди приношений). Матросская версия: ларец с крышкой, глубокий, чтобы не дать костям выпасть при качке; на нижней стороне оправленные железом орлиные когти, позволяющие прочно установить набор на палубе или скамье галеры. Тарр все время проигрывал — уже раз двадцать — и Корику и Улыбе, но не сдавался. Бутыл еще не видывал человека, столь страстно желающего быть высеченным.

В каюте капитана поместились Геслер, Буян, Скрипач и Бальзам; разговор они вели беспорядочный и вялый. В глубокой тени под столом для карт скорчилась Игатана, крыса Бутыла… "Мои ушки, мои глаза… мои болящие соски".

На судне нет других крыс и, если бы не его постоянный контроль, Игатана вместе с выводком давно прыгнула бы за борт. Бутыл сочувствовал ей. Судно окутывала аура злобного, замешанного на безумии колдовства. Оно не любило живых, не поддавшихся диктату воли Хаоса.

"А особенно оно ненавидит… меня. Только… Геслер и Буян невосприимчивы. Что за ублюдки — заставить нас лезть на негостеприимный, зловещий плавучий погост".

Бутыл подумывал поговорить со Скрипачом, но передумал. Скрипач похож на Калама, а тот похож на Апсалар, которая похожа на Быстрого Бена. Все… злые.

"Ну ладно, не злые, а… не такие. Сам не знаю что. Все эти Тени — что они задумывают? Калам, готовый вонзить ножи в Апсалар. Апсалар, похоже, желавшая именно этого. Быстрый Бен, восставший, чтобы влезть между ними. Как будто старый спор, старая, еще открытая рана".

Тавора приказала Бену, Каламу и Апсалар присутствовать на флагмане, "Пенном Волке" — дромоне, построенном на Квон Тали из дерева напау; киль и металлические части были совершенно иного стиля. Феннского — среди опустившихся аборигенов осталась едва пригоршня резчиков и кузнецов, но киль и стальные детали сделали они… и в них есть что угодно, кроме инертности и бездушия "деталей". Бутыл был рад, что троица плывет на соседнем судне, режущем волну в трех ширинах корпуса по правому борту. Не так далеко, чтобы чувствовать себя в безопасности, но сойдет. Только представить себе двух скелетообразных ящериц, снующих по трюму в поисках крыс…

— Так это Гриб насвистел? — спросил Скрипач Геслера.

Бутылова крыска под столом насторожила рваные уши.

— Да, Кенебов малец. Что-то в нем странное такое. Сказали, он знал, что мы придем. Может, я и сам верю. Может, и нет. Главное, что нас дождались.

— Тоже верно. — Бутылу было слышно, что Буян скребет подбородок. — Я чувствую себя дома…

— Это шутка? — рявкнул Геслер. — В прошлый раз ты, Буян, всё прятался по углам.

— Просто привык не сразу, вот и все.

— Глядите, какая драгоценность попалась мне в "дарах", — сказал Скрипач. Что-то шлепнулось на стол.

— О боги, — прошептал сержант Бальзам. — Полная?

— Трудно сказать. Тут карты, которых я прежде не видел. Одна для Откровения — Апокалипсис, свободная карта — и еще какой-то Дом Войны. Главная карта в нем — пустой костяной трон, по бокам два волка. Еще есть Наемник и еще — эту рисовала другая рука — называется Гвардия Мертвых. Призрачные солдаты, стоящие на горящем мосту…

Последовало молчание. Геслер спросил: — Узнал лица, Скрип?

— Не желаю приглядываться. Вот Дом Цепей. Король — Король-в-Цепях — сидит на престоле. Сцена темная, проглочена тенями — но могу поклясться, что ублюдок КРИЧИТ. А поглядеть ему в глаза…